Барон выступал из дверей терминала походкой победителя — на обросшем загорелом лице, когда и успел-то за несколько дней в тундре, светилась широкая улыбка. Рядом с ним шагал мужик в штормовке, глядя на которого профессию мог определить и слабо зрячий. На нем были сапоги, военные штаны с кучей карманов, тельник, упомянутая уже штормовка и борода. Почему-то именно она выдавала геолога с головой. Хотя вполне возможно, что так же мог выглядеть какой-нибудь вахтовик или промысловый рыбак.

Мы поздоровались, пожали руки и обнялись. Клим, как звали Андрюхиного друга, оказался не из болтливых, но на вопросы отвечал обстоятельно. Оказался из-под Каргополя, это многое объясняло — там народ серьезный, вдумчивый, поморы в принципе лишку не говорят. Так, на двух машинах, и домчали до дачи легендарного Владимира Ивановича. Володя встречал нас у калитки.

Глава 19

Советы и подсказки. Тонкий намек

На даче, заросшей смородиной и мятой, опутанной хмелем и душистым горошком, запах которого я так любил, нас приняли, как родных. Андрюха и Серега, увидав легенду, разинули рты, как пятиклассники, да так и стояли, пока мы с Владимиром Ивановичем жали руки и обнимались. Я подумывал уже о том, чтобы представить их, как двух слабоумных, случайно подхваченных по дороге, но парни собрались и очнулись, начав говорить по делу.

Сперва Ланевский, многоречиво поведав о потомственной любви к творчеству Высоцкого и глубоком уважении к самому хозяину. Книжку он предсказуемо не привез, поэтому искренне переживал. Но договорились, что книгу деду привезет Володя Дымов, с которым вместе планировали уже завтра ехать договариваться по поводу еще каких-то дел с лицензией.

Потом «включился» Барон, а с ним и неожиданно оживившийся Клим, которые наперебой засыпали старика рассказами про его же биографию, которые помнили ещё с институтских времён. Владимир Иванович принимал благодарности и восторги со сдержанной вежливостью. На рюкзаки же коллег он поглядывал с нескрываемым азартом и предвкушением. Проводил всю команду в дом — настоящую профессорскую или писательскую дачу середины двадцатого века. Повел было к столу, но я предложил сперва посмотреть, с чем приехали с Северов мои друзья, потому что чувствовал — аппетита у деда не будет никакого, и так как на иголках весь. Он развернулся на пятках, словно из прожитых девяти с лишним десятков лет разом списал полсотни.

— Прошу за мной, товарищи! — торжественно, хотя и поспешно потребовала у нас легенда отрасли. Мы не спорили, разумеется.

Оказалось, здесь на даче имелся даже собственный кинотеатр, маленький, конечно, но очень уютный. Я с восторгом смотрел на старинные проекторы или киноаппараты, не знаю, как правильно они назывались. Но вспомнил, что точно на таком же, как один из увиденных только что, нам в глубоком босоногом детстве в лагере крутили «Ну, погоди!». А потом увидел стену — и вообще обомлел. Она сплошь была покрыта афишами наших и импортных фильмов, и на каждой был автограф или памятная надпись для Дымова. «Человек с бульвара Капуцинов» вообще был почти весь усыпан надписями, даже стихи какие-то были. Я разглядел подписи Миронова, Боярского, Табакова и Караченцова. «Колдунья» с автографом и отпечатком помады Марины Влади. А перед афишами «Вертикали», «Хозяина тайги» и «Служили два товарища», подписанными Высоцким, Янковским, Золотухиным, Быковым, Смеховым и Папановым мы с парнями замерли, как громом убитые. Я был уверен, что масштаб личности хозяина дома был огромен, но ошибся. Он оказался поистине необъятен. Ланевский дрожащим голосом попросил разрешения сфотографировать несколько афиш, и получил его.

В зале мы расселись лишь после доброй порции рассказов и баек Владимира Ивановича о встречах и, как сейчас сказали бы, тусовках со звездами экрана. Мы не закрывали ртов, слушая с детским восторгом. Говоривший с нами человек-эпоха называл Янковского — Олежкой, Золотухина — Валеркой, Смехова — Веней. Это было что-то неописуемое. А потом приглушили свет и пошла картинка с безымянной горы на безымянном ручье. Я искренне порадовался, увидев, что мой бурый балаган стоит, как и стоял, и что можжевельничек все так же крепко держится корнями за расщелину скалы. А когда оператор поднялся на уступчик-«балкон» и показал панораму леса, уже желто-зеленого, но теми же волнами, что так заворожили меня — испытал что-то вроде ностальгии. Но картинка на месте не стояла. Дойдя до края «балкона», нырнула в лаз со стрельчатой аркой. Загорелся мощный фонарь, обегая стены и потолок. Чуть подрагивая в такт шагам, приблизился поворот. А за ним — общий план пещеры старого Откурая. Краем глаза наблюдая за Дымовым, заметил, как он вцепился в поручни кресла и подался вперед настолько, что, казалось, едва-едва касался сидения. Дальше оператор спустился вниз, и пошли крупные планы «золотого города». В зале стояла тишина даже не мертвая, а какая-то замогильная. Все словно дышать перестали. Минут пять, пожалуй, заняло это слайд-шоу, но казалось, что на блики и переливы желтого металла в полумраке пещеры мы смотрели целую вечность. Потом пошли кадры с камнями, что были у правой стены. Я вспомнил, что такие группы кристаллов называют, кажется, друзами. А потом кино кончилось и зажегся свет. В полной тишине Владимир Иванович поднялся, подошел к вскочившему мне, пожал руку так, что хрустнули пальцы, и обнял, выдавив остатки воздуха.

— Поздравляю, Дима. Это невероятная удача. Рад за тебя! — сказал он совершенно молодым голосом. И тут всех как прорвало — крики, свист и мат полетели по кинозалу. Парни хлопали меня по плечам и тоже обнимались. А потом мы вернулись в столовую и наши делегаты-геологи разложили на столе пробы, карты и еще какие-то записи. На каком языке они говорили — я перестал понимать сразу. Отдельные слова вроде «порода» и «обнажение» еще как-то узнавались, но общая фабула доклада не воспринималась. После моих дебильных вопросов из серии «папа, а ты с кем сейчас разговаривал?», мне пояснили, что разговор шел о проведенной оценке месторождения, свойствах самого золота и рекомендованных способах добычи. Дымов со строгим лицом проговорил Андрюхе и Климу:

— Я бы на вашем месте в комитете реальные цифры не показывал. По отчету видно, что занизили вполовину. Надо еще снять.

— Мы на две трети меньше реального показали, Владимир Иванович, — как-то даже смущенно ответил Клим. Барон кивнул, подтверждая его слова.

— Режь еще пополам. Все равно слишком нарядно выходит. Много внимания привлечет, много вопросов лишних. А ты, Дима, скажи мне, что делать будешь с этим Эльдорадо?

— Я думал наладить добычу на месте. Возможно, какое-нибудь не сильно вредное обогатительное производство там поставить, или как оно правильно называется. И сдавать Родине по госцене, мне-то столько нахрена его? — я ответил честно, в конце пожав плечами.

— Смотри, Дима, крепко смотри. За гораздо меньшие объемы пропадали люди, — глаза старика сделались острыми, пожалуй, похлеще Второвского обсидианового взгляда.

— Буду смотреть, Владимир Иванович. А еще слушать и внимательно запоминать. На других участках, как я слышал, по весне начнут работать концессионеры наши, Кузнецов с Мурадовым. А на этом — мы.

Упоминание фамилии Мурадова нагнало тень на лицо корифея:

— Знаю я Наримана. Тогда еще внимательнее по сторонам смотри, раз он уже в твоих краях интерес имеет. Этот лезгин еще ни разу не упускал ни своего, ни чужого.

Головин вскинул брови и уставился на Дымова, напрочь забыв про свой прищур. А потом перевел взгляд на меня. В это время при слове «лезгин» в моей голове со щелчком сложился очень дерьмовый пазл.

Мы еще некоторое время побеседовали, потом попили чаю с чудесным яблочным пирогом, приготовленным кухаркой Владимира Ивановича. Умом я понимал, что яблоки и корица должны иметь вкус и запах, которые так расхваливали все гости. Но вот не чувствовал их почему-то вовсе. И домой хотелось все сильнее. Только перед этим Надю с Аней забрать из океанариума. И одолжить у Тёмы Буцефала.