— Антоха там на смородину набрёл, чёрная, да крупная такая! А в другом углу — малинник. Та мелкая, лесная, но зато полно. А дух от нее такой — с ног валит. Он там до сих пор, поди, стоит, чавкает, проглот, — наябедничал брат, снова захрустев морковкой.

Так, жизнь налаживалась прямо на глазах. Если, выходя за водой, я поминал Некрасовские строки: «Есть и овощ в огороде — хрен да луковица, \ Есть и медная посуда — крест да пуговица», то теперь всё выглядело значительно веселее. Капуста, почему-то, порадовала особенно. Тут тебе и салат, и пироги, и щи, и прочие голубцы. А в случае, не дай Бог, ангины — на шею повязать. Вспомнилось, как в прошлом году Аня с Надей загремела в больницу с воспалением лёгких. За три дня тамошние ангелы с лёгкими руками своими уколами превратили ей попу в сплошной синяк. Надежда, взлютовав, едва не развалила всю лечебницу до основания. Я приехал после работы, сделал йодную сеточку — величайшее, на мой взгляд, изобретение человечества, и заправил в пижаму капустный лист, не слушая дочкино ойканье от холода, и причитания жены, что отец вовсе выжил из ума со своими народными средствами. Синяки пропали к утру. А к капусте Аня до сих пор относилась с большим уважением. Тушеную с сосисками предпочитала, как и я, кстати.

Результаты инвентаризации меня не просто порадовали — осчастливили. Эмоции окрепли, глядя на разгоревшиеся глаза мамы и жены, которым мы с Петькой принесли радостную новость, чеснок и морковь. Последние, кстати, превратились в салат мгновенно, прямо в процессе доклада. Мама, ахнув, подхватила какой-то ковшик и побежала на огород, посулив к обеду компот. Аня с криком вылетела пулей ещё раньше, едва узнала, что братец где-то трескает малину в одно лицо. А я вышел следом и вгляделся с крыльца в озерную глядь. Круги по ней расходились всё так же, как на утренней зорьке сегодня, и на вечерней вчера. Этот момент тоже очень хотелось разъяснить. Крикнув брату, чтоб выгнал с огорода Антошку и велев догонять, я направился к мосткам, возле которых вчера видел лодку.

Уважаемые читатели!

В ожидании неизбежного — следующей главы — не забывайте подписываться, комментировать и ставить «сердечки», если кто забыл)

Глава 26

Рыбалка и охота

Сперва был мастер-класс по «не хлопай ты вёслами по воде, всю рыбу распугаешь!» от Петьки для Антона. А я с удивлением узнал странное сочетание интонаций, своей и дядькиной. Видимо, брата я учил тому же, чему и дядя меня в своё время. Исключив лишь наиболее яркие и эмоциональные фразы старого рыбака. Петя же вставлял обратно или их же, или максимально похожие по экспрессии. Похоже, слов из песни и вправду не выкинуть.

Антошка, вряд ли встречавшийся до этого с устным народным творчеством настолько близко, явно пытался злиться, обижаться и запоминать ёмкие словосочетания, и всё это синхронно. Лучше б как грести запомнил. Я поменялся с ним на вёслах и велел обоим помолчать.

Странное дело — ветерок, вполне осенний, несмотря на солнышко, чувствовался и на дворе, и на спуске к озеру. Стоило же отойти от берега — исчез вовсе, ни волны, ни ряби, тишь да гладь от берега до берега, перемежаемая только плеском рыбы. Аномалия, не иначе.

Подумав, я решил отойти подальше от того места, где стояла банька, предположив, что не важно, насколько плохая у рыб память, но после вчерашних прыжков, визгов и заплывов под нашим берегом улов был под большим вопросом. Поэтому и правил почти на противоположный, где над водой нависали какие-то густые кусты. И кругов на воде в той стороне было погуще. Притихшие парни сперва внимательно смотрели, как вёсла поднимаются, чуть наклоняя лопасти параллельно воде, почти без брызг и уходят вниз практически беззвучно. При том, что лодочка пошла ощутимо быстрее. А потом, поддавшись инстинктам, начали тихо обсуждать, где, по их мнению, следовало ставить сеть. Хотя на берегу Антон едва подзатыльника не выхватил от Петьки, не ко времени «включив» зоозащитника и эколога. Притих только после фразы: «с хрена ли ты взялся рыбу беречь? У нас уже все люди, что ли, хорошо жить начали, чтоб пришла пора про зверюшек с рыбками переживать?». Я кивнул брату с уважением и одобрением. Удивил младший. Растёт, видимо.

Под стоявшей по колено в воде ивой привязал шнурок, по старой памяти закрепив его на глубине вытянутых рук. Так его в упор не было видно ни с воды, ни с берега. Петя, старательно пытаясь не шуметь, аккуратно выгребал к середине. Метрах в двух от берега я опустил в воду начало сетки, прицепив к нижней подборе найденную в сарае старую ржавую голову топора, кажется, ещё с двуглавым орлом на клейме. «Ага, топи музейный раритет, вандал проклятый!», завёл было внутренний скептик, но вскоре унялся, поняв, что я не обращаю на него ни малейшего внимания. Если догадка не подвела — где-то тут должен был начинаться уклон дна на глубину. Значит, и рыба должна быть здесь. Махнув брату держаться вдоль берега, я тихо, без плеска, опускал полотно в воду. В конце Петя парой-тройкой мощных гребков дал сети устроившее меня натяжение, и я отпустил её. Привязанный с этого конца в качестве груза кирпич по идее и запутаться не должен был, если на дне коряги, и притопил сетку быстро. Обратно снова греб Антон, и выходило у него гораздо лучше, даже брат отметил. По пути я рассказывал, что знал про рыб и из повадки. Парни слушали вольный пересказ Сабанеева с большим интересом.

А дома дым стоял коромыслом, но, к счастью, в переносном смысле слова. Не совладав с костром во дворе, или просто не придумав ему нормальный таганок, ну, или решив не коптить лишний раз посуду, обед из трех блюд, включая компот, женщины затеяли на плите. Все окна были настежь, как и дверь, но жара стояла — почти как вчера в бане. Аня вышивала по комнате в одних трусах, довольная донельзя, и, судя по красно-синим разводам на её щеках, малина со смородиной до компота добрались с существенными потерями. Зато в миске на столе обнаружились мелкие сливы или терновник. Брат на мой вопросительный взгляд виновато пожал плечами — не углядел. Поняв, что я слишком долго и с нескрываемым интересом смотрю на Надю в коротких шортах и мокрой насквозь майке, я развернул ребят и вышел следом за ними. Сердце снова застучало, как после утреннего чая, заваренного прямо в кофе.

Мы с Петькой смолили на нижней ступеньке, Антошка, вслед за зоозощитником врубивший ЗОЖ-ника, стоял с осуждающим курение видом метрах в двух. Но с наветренной, почему-то, стороны. В это время из дому вышла взмыленная мама с тремя чуть ли не двухведёрными корзинками в руках.

— Кто хочет картошки с грибами? — прозрачно намекнула она.

— Я! — с восторгом крикнул Антон. И с непониманием посмотрел на нас с братом, поднявшихся к маме и забравших по одной корзине. Для нас цепочка «хочешь — обеспечь» была ясна как днём.

Такие вопросы, мотивирующие к действию, в нашем с ним детстве были вполне в порядке вещей. В случае с Петей рядом с корзинкой стоял бы, пожалуй, пакет с нечищенной картошкой. Со мной — список покупок на тетрадном листе в клеточку, а на нём купюра с профилем дедушки Ленина, прижатая небольшой стопкой монет. Медных, с гербом.

Проходя мимо недоумевающего Антоши, я объяснил:

— Бабушка два раза повторять не будет. Хочешь картошки с грибами — накопай картошки и принеси грибов. Добро пожаловать в реальный мир.

На тропке, ведущей к лесу, он догнал нас довольно быстро. Сперва пробовал было бурчать что-то про вздорную бабку, которая «нормально что ли не может попросить?». Но не учёл, что речь шла про нашу мать.

— Я щас ударю, — сухо и скучно предупредил сына брат, в точности как Машков в фильме про охоту на пиранью. И разговор враз иссяк.

На кромке леса я подобрал три палки покрепче, длиной чуть выше роста и сантиметров пять-семь диаметром. Петька, захвативший короткий ножик из дома, сразу начал на ходу затачивать остриё на своей. Но почему-то с тонкого конца. Ладно, он индеец начинающий, ему можно не знать, что заострять надо комель — так при броске остаются шансы хоть куда-то попасть. Свой кол-посох я чуть подтесал финкой внизу, но выводить иглу, как у брата, разумеется, не стал. Собирать-накалывать на него всю кору и все листья при ходьбе мне не улыбалось. Антошка посмотрел на палку с брезгливым недоумением аристократа под мостом, которому предложили угоститься жареной крысой. Или даже сырой. Ну хоть не бросил сразу. На меня же, положившего на пенёк горбушку хлеба, пригоршню пшена и поклонившегося чаще, он смотрел, как на папуаса с консервной банкой в носу или иных неожиданных местах — с тоскливым сожалением.